Дело Мотапана - Фортуне де Буагобей

Тут вошел дежурный и что-то тихо сказал Куртомеру, который резко ответил:

— Пусть подождет.

— Что такое? — спросила маркиза де Вервен.

— Мотапан здесь, и я сейчас вызову его для дачи показаний.

— Очень хорошо! Я тебя оставляю. В твоем кабинете две двери?

— Да, тетушка, я вас провожу… но еще раз умоляю вас не портить мою карьеру!

— Я ничего не порчу, бог с тобой?

— Если вы требуете, чтобы я исполнил вашу волю, мне придется оставить службу.

— Любезный Адриан, поступай по совести — я уверена, что ты поступишь хорошо. Прибавлю, что граф де ля Кальпренед не знает, что я к тебе обратилась. Я сама так решила. А сын и подавно ничего не знает… он не знает даже, что отец нашел ожерелье. Теперь тебе известно все. Отвори мне дверь!

Адриан поклонился и проводил маркизу де Вервен в коридор. Он показал, как пройти на лестницу, и покинул ее, не сказав ни слова. Это был геройский поступок, потому что он решил повиноваться тетке и подать в отставку. Ему оставалось только примирить свой профессиональный долг с обязанностями родственника.

Если Мотапан, получив обратно украденную вещь, согласится забрать жалобу и пообещает молчать о том, каким образом эта вещь к нему вернулась, следователь может, не компрометируя себя, прекратить дело. Куртомер полагал, что имеет дело с честным человеком, который желает поскорее закончить процесс, затрагивающий честь почтенного семейства.

Ему хотелось завершить дело до возвращения делопроизводителя, и он сам открыл дверь Мотапану, который ждал в коридоре. Он никогда не видел его, но узнал: среди свидетелей, вызванных по другим делам, один Мотапан был похож на барона. Адриан де Куртомер спросил, как его зовут, и пригласил войти.

Между следователем и Мотапаном должен был состояться настоящий поединок, от исхода которого зависели честь семьи и карьера Адриана де Куртомера. Племянник маркизы де Вервен приготовился к этой схватке и начал изучать внешность противника. Он был знаток физиогномики, потому что много работал по уголовным делам, а это превосходная школа.

Мотапан вошел в хорошем расположении духа, довольный собой и уверенный в правоте своего дела. Он ожидал, что его примут с почтением — как барона, домовладельца и миллионера, и он в нескольких словах докажет виновность Жюльена де ля Кальпренеда.

Однако появление Мотапана не произвело ожидаемого эффекта. Его надменный вид с первого взгляда не понравился проницательному Адриану, который тотчас составил о посетителе неблагоприятное мнение.

— Садитесь, — сказал Куртомер, указывая на стул, а сам занял кресло, чтобы обозначить свой статус.

Прежде чем вызвать этого свидетеля, он убрал ожерелье в ящик письменного стола.

— Вы получили повестку… — начал он холодно.

— Только что, — перебил Мотапан, — и, как видите, немедленно явился.

— Мой делопроизводитель отлучился, — продолжал следователь. — Я выслушаю ваши показания, когда он вернется. А пока я желаю поговорить с вами о жалобе, которую вы подали вчера.

— Очень рад. Поговорим без свидетелей. Так будет лучше: судебные формальности только мешают.

— Может быть, я буду вынужден к ним вернуться, но прежде прошу сказать, нет ли у вас других улик против подсудимого Кальпренеда, кроме перечисленных в жалобе?

— Нет! Мне кажется, и этого достаточно.

Мотапан произнес это развязным тоном. Начало ему нравилось: словосочетание «подсудимый Кальпренед» ласкало слух.

— А мне они кажутся неубедительными, — холодно возразил следователь.

— Как! Господин Дутрлез видел, что вор отпер дверь квартиры на втором этаже. Он вырвал у вора камень из моего ожерелья, а я узнал этот камень.

— Я выслушаю Дутрлеза, но если он ничего не прибавит к тем фактам, о которых упоминаете вы, то я сочту их неубедительными. К графу де ля Кальпренеду мог войти кто-то другой.

— Без сомнения! Во-первых, сам граф, потом две женщины, которые у него служат… Я не говорю о его дочери: не думаю, что она прогуливалась по ночам. Но его сын — ветрогон, он ведет развратную жизнь, и, поскольку у отца нет ни франка, он занимает деньги. Он должен мне четыре тысячи франков и обокрал меня, чтобы расплатиться с долгами.

— Стало быть, он очень неловок. Обокрасть одного из своих кредиторов, для того чтобы с ним же расплатиться, — это безумие! А у вас не возникло подозрения, что деньги, которые вам вернули, выручены от продажи украденной вещи?

— Он думал, что я не сразу замечу пропажу ожерелья. Обычно оно лежит в моем сундуке вместе с другими ценными вещами. Я вынимаю его не чаще трех раз в год. Но вчера я показывал его одному из моих друзей и оставил в открытом ящике.

— Тем более подсудимый мог подумать, что наутро вы его хватитесь.

— Что?.. Вы защищаете его! Вы говорите, как его адвокат!

— А вы, милостивый государь, забываете, что говорите со следователем.

— Извините, но вы мне сказали, что мы просто разговариваем. Я подожду, пока придет ваш делопроизводитель, прежде чем стану вам отвечать.

Адриан осекся. Он понял, что совершил ошибку, поставив Мотапана на место, — так его не заставишь согласиться на сделку, предложенную маркизой де Вервен.

— Милостивый государь, — продолжил он после краткого молчания, — я счел нужным указать вам на один из аргументов, на который сошлется защитник подсудимого. Есть и другие доводы, о которых я не упомянул, но которые непременно произведут впечатление на присяжных. Добиться его осуждения будет очень трудно. Следовательно, вам нужно подумать, стоит ли доводить дело до конца. Вы ведь не имеете никакой причины желать зла почтенному семейству, которое будет очень огорчено публичным скандалом?

— О, ни малейшей, — сказал Мотапан, пожимая плечами. — Эти люди — мои жильцы. Я не бываю у них, потому что не люблю дворян, но не имею причин на них жаловаться… Однако я понес большую потерю. Вещь, которую у меня украли, стоит по меньшей мере тридцать тысяч франков, не считая ее художественной ценности. Это уникальное ожерелье, подобного которому нет в Европе, и я хочу его отыскать. Следствие покажет, куда оно делось. Если его не найдут, я хочу по крайней мере, чтобы укравший его поплатился за это.

— Понимаю. А если вам вернут ожерелье?

— Это другое дело! Но, к несчастью, его не вернут. Может быть, оно найдется у какого-нибудь ювелира, и я буду вынужден выкупить его, поскольку отец вора разорен и не отдаст мне эти деньги.

— А если вам все-таки вернут ожерелье и ничего не придется платить, заберете ли вы свою жалобу?

Мотапан задумался. Он смотрел на следователя, пытаясь по его лицу угадать, с какой целью был задан этот вопрос.

— Может быть, возьму, — ответил он, наконец. — Это будет зависеть от обстоятельств. Например, если Кальпренеды признаются, что кражу совершил один из них… и станут умолять меня не губить их… Боже мой! Я не хочу смерти грешника… я буду великодушен…

— Я говорю о другом, например, если вещь будет возвращена анонимно… если вор, кем бы он ни был, раскается и вернет ожерелье…

— Такого не бывает. Я не верю в раскаяние, я верю только в выгоду. Ожерелье вернут, если это будет выгодно. Впрочем, все равно, только бы вернули. Я буду очень рад получить его обратно.

— Стало быть, если кто-нибудь предложит вернуть вам ожерелье с условием забрать жалобу, вы согласитесь?

— Не откажусь, но это будет затруднительно. Если я заберу жалобу, прежде чем получу свои опалы, я рискую никогда их не увидеть.

— Конечно, они должны быть возвращены до того, как вы заберете жалобу.

— Право, я не зол… — пробормотал Мотапан, по-видимому, колеблясь. — Так чего я желаю? Я желаю только вернуть свою собственность! И если я ее верну, оставлю вора в покое.

Адриан де Куртомер ухватился за его слова.

— Этого обязательства достаточно, — сказал он. — Вот ваше ожерелье.

Куртомер открыл ящик письменного стола, вынул ожерелье и подал его Мотапану.

— Это оно! — вскрикнул барон.

Лицо его прояснилось, глаза засверкали, а руки задрожали.

— Теперь, — сказал следователь, — остается только написать заявление, что вы отзываете свою жалобу. Адресуйте свое письмо господину прокурору, остальное я беру на себя.

— Остальное — это освобождение подсудимого Кальпренеда, не правда ли? И этот молодой человек вернется в свою почтенную семью, — сказал барон с иронией, близкой к угрозе, — он отделается лишь ночью, проведенной в тюрьме, и за ужином будет рассказывать шлюхам об этом забавном приключении. Он ничем не поплатится за то, что обокрал собственного домовладельца.

— Ничто не доказывает, что он вас обокрал, — резко возразил Куртомер.

— Напротив, все доказывает это. Вы разве не заметили? В ожерелье недостает одного опала… того, который Дутрлез оторвал в стычке с подсудимым Кальпренедом.